На долю Солженицына оставалось обобщить все эти материалы и поставить на них свое имя, то есть персонифицировать их в интересах ведущейся ЦРУ «психологической войны».
Зададимся одним вопросом: если уже в 1968 году было изготовлено это «оружие», по мнению Солженицына, да и наверняка ЦРУ, страшной, пробивной силы, то почему публикация на Западе состоялась более чем через пять лет? 2 июня 1968 года, пишет Солженицын, «Архипелаг» закончен, отснята пленка, свернута в капсулу… Отправление будет авантюрное, с большим риском… Неудачные случайности, затрудняющие отправку… узналось об удаче. Свобода! Легкость! – почти как юмор, летним пухлым, но не грозным облаком прошла большая против меня статья «Литературки» (26.6.68). Я быстро проглядываю ее, ища чувствительных ударов – и не находил ни одного! Никто не углядел моего уязвимого места: что против печатанья «Круга» («В круге первом». – Н. Я. ) – я ведь не возразил, не протестовал – почему?… Не тот борец, кто поборол, а тот, кто вывернулся».
Напрасно Солженицын кривляется и поносит всех. Тогда к нему относились как к начинающему, спотыкающемуся, но все же литератору. Кто мог быть посвящен в его тайные дела! С ним спорили, не соглашались, но делали это в рамках нормальных взаимоотношений порядочных людей. Да, мудрено было рассмотреть под маской «страдальца» человека с уголовной психологией. Солженицын прекрасно понимал это и всеми силами старался подольше носить эту маску. «Значение подполья, – поучает НТС, – не в его количественном размере, а в его политическом качестве». Отсюда вытекает «признание допустимости, а зачастую необходимости маскировки». Выход «Архипелага» тогда означал бы, что маска сорвана, а у Солженицына были новые обширные планы.
Иные склонны были считать, что Солженицыну покоя не дает лагерная тема, а он думал совершенно о другом. 1968 год для него был определенным рубежом: «Я как раз перешел тогда через пятьдесят лет, и это совпало с чертой в моей работе: я уже не писал о лагерях, окончил и все остальное, мне предстояла совсем новая огромная работа – роман о 17-м годе (как я думал сперва, лет на десять)». Это «главная» работа, по сравнению с ней все написанное – так, мелочь, для получения известности, пусть скандальной.
Нехватку литературных произведений, какие бы они ни были, ЦРУ и Солженицын решают компенсировать получением Нобелевской премии. На страницах книги он повторяет то, что твердил тогда ежедневно в своем кругу и что немедленно доходило до ЦРУ: «Мне эту премию надо! Как ступень в позиции, в битве! И чем раньше получу, тем тверже стану, тем крепче ударю!… Дотянуть до нобелевской трибуны и грянуть!» Причем в бесконечных беседах с радетелями с Запада он устанавливает и срок искомой премии: «Для меня 70-й год был последний год, когда Нобелевская премия еще нужна была мне, еще могла мне помочь. Дальше уже – я начал бы битву без нее». Почему именно год 1970-й? А потому, что на 1971 год падает выход «Августа четырнадцатого» – первого тома задуманного им романа. Следовательно, опубликоваться надо было уже в ореоле нобелевского лауреата.
И кто бы мог подумать? В 1970 году Солженицын поучил Нобелевскую премию по совокупности опубликованных к тому времени произведений.